Горькое вино Нисы [Повести] - Юрий Петрович Белов

не соскучишься, — подал голос Сапар, и снова ничего не выражало его бесстрастное лицо.

— У тебя и… Как ты сказал? Повесть? Тоже в таком духе? — в голосе Игоря была издевка. — Зачитаешься.

— Ну, чего вы, ребята? — всполошилась Вера. — Шашлык совсем остыл.

— Да нет, мы поели, — сухо сказал Игорь. — Хорошо посидели, пора и по домам.

— Идите, я догоню, — Сапар пошел искать официантку, чтобы расплатиться.

В неловком молчании добрели они до дороги, где одиноко стояла автомашина «Жигули», остановились, поджидая Сапара. Он шел к ним легко, пружинисто, красив был на ходу.

— Извини, старик, я не приглашаю — полный комплект, — Игорь улыбнулся Сергею и, покручивая на пальце брелок с ключами, оглядев компанию, как бы пересчитывал пассажиров. — Рад бы, да инспекция строгая.

— Ты не беспокойся, я здесь остаюсь. Я же специально в Нису приехал, — почему-то краснея, ответил Сергей и предложил несмело: — А, может, вместе?

У Веры опять слезы были на глазах и губы дрожали; за соломинку эту она ухватилась тотчас же:

— И верно, ребята, пошли? Вы же не были ни разу, ручаюсь! Все-таки знаменитое место.

— Скучно, — скривил губы Игорь.

Но Сапар вдруг согласился:

— А что, посмотрим.

Девушки сразу повернулись идти, хотели было Веру зазвать в свою группку, но она взяла Сергея под руку и этим все поставила на свои места.

— Я у машины подожду, — это Игорь сказал им уже вдогон; как-то само собой остался он один, и, видимо, неловко чувствовал себя, растерян был, суетливость сквозила в движениях и что-то недоброе мелькнуло во взгляде.

Тут только Сергей увидел, какие они разные, Игорь и Сапар. Кряжистость обоих за столом обернулась у одного действительно крепко сбитой могучей фигурой, а у другого — неожиданной стройностью, хрупкостью даже, хотя в Canape тоже были сила и надежность; наверное, очень тонкая талия создавала видимость этой как бы чрезмерной легкости.

А девушки были похожи — и ростом, и париками, и очками, и замшевыми мини-юбками, волнистыми по низу. Они шли впереди, о чем-то говорили и смеялись, раза два оглянувшись на Сергея и Веру.

Вера вела Сергея под руку, слегка касаясь грудью. Это волновало его, отвлекало и было приятно. «Вызывает огонь на себя», — вдруг с добрым чувством, догадавшись о ее нехитром маневре, подумал он.

Они шли вдоль арыка. По берегам, где не было бетона, он зарос колючими кустами, сгоревшими уже на солнце, желтыми и сухими. Вода журчала деловито, хлопотливо.

— Это верно, что парфяне разбили здесь армию Красса? — спросил вдруг Сапар, шедший рядом с независимым видом. — А голову его в театре показывали?..

В то же мгновение, как только раздался его тихий голос, Вера сжала руку Сергея и прильнула к нему, заглядывая в глаза, беспокоясь, чтобы разговор прошел мирно, чтобы опять не закончился он с обидой для Сергея. И снова это ее беспокойство, это ее желание помочь ему, уладить все отозвалось в нем волной благодарного теплого чувства. «Чего ж ты беспокоишься, чудачка?» — подумал он. Она поняла и сразу успокоилась, расслабилась.

— Все так и было, — сказал Сергей. — Только не здесь, а далеко отсюда, в Месопотамии. А голову Красса привезли в Армению, где находился тогда парфянский царь Гирод. Шло представление «Вакханок» Эврипида. Там во время вакханической оргии пьяные женщины убивают юного царя. Так вот, вместо реквизитной артист швырнул к ногам царя голову Красса.

Они уже подходили к холму; девушки поднимались по пандусу наверх.

— О том ты и пишешь? — снова спросил Сапар. — Про битву, про голову?

— Да нет… я о другом, — Сергей запнулся, потому что в двух словах объяснить не мог, а отмахнуться, не ответить тоже было нельзя. — За несколько веков до этого. Крепость в Нисе только заложили. Тогда люди верили, что в мире существуют две противоборствующие силы — Добро и Зло. И больше ничего. Мир раскладывался надвое. Мне хочется найти нити, которые тянутся оттуда к нам.

Равнодушным взглядом осмотрел Сапар открывшуюся им унылую картину и присел на холмик. Девушки ушли далеко, что-то рассматривали, наверное, глиняный черепок.

Солнце было уже совсем низко и как бы просвечивало их, делало бестелесными.

— Ну, и что ты тут хотел?

Вера по-прежнему держала его под руку, но была спокойна, очевидно что-то решив для себя важное. Вдвоем они стояли перед сидящим Сапаром, как перед судьей. А он ждал ответа, лениво щурясь от солнца. Кольцо на его пальце посверкивало.

Чувство нелепости затеянного саднило в груди. Что Сергей мог объяснить, как? Да и хочет ли Сапар понять? Скорее всего послушает, послушает да и бросит обидное слово, презрение свое выкажет… Но вопрос был задан, и надо отвечать, сказать что-то. Сергей посмотрел на Веру, она ободряюще улыбнулась ему.

— А я и сам не знаю, — отсвет Вериной улыбки лег на его лицо, стало оно беспомощным, как у близорукого, снявшего очки, по-детски открытым, доверчивым.

Сергей и в самом деле не знал, чего хотел тут. Все переменилось, место только осталось, холм этот, израненный, изрытый, истоптанный, пустой.

— А пишешь зачем? — с той же неотвязной ленцой допытывался Сапар. — Сказать чего хочешь?

Все-таки он хотел понять, и это его желание отозвалось в Сергее. Возвращалось прежнее ощущение общности, когда всем было хорошо, и Сергей с готовностью, воодушевляясь, присел возле него на горячую землю, коротким взглядом попросив у Веры прощения и получив его.

— Тут вот какое дело. — Он даже руку положил на колено Сапара, скрепляя возникшее, едва уловимое еще взаимотяготение. — Веками, тысячелетиями человеческое в человеке вынуждено было продираться сквозь жажду собственности. Человек сначала добывал, а потом стал создавать вещи. Произошло социальное разделение труда — одни, меньшинство, говорили, что делать, другие, подавляющее большинство, делали. Создавалось вещное богатство, для духовного богатства личности не было условий. Одиночки, самые талантливые и смелые, пытались вырваться из этого круга — следы их усилий хранит история. И вот теперь, когда наша революция раскрыла в человеке человеческое, вопросы нравственности приобретают все более важное значение. Мне хочется разглядеть в далеких наших предках естественное для человека стремление к добру.

— Для чего он нужен, этот Васька? — впервые за все